21-22 июня является вершиной года, знаменует поворот Солнца на зиму и называется праздником Купалы. Этот поворот Солнца, деливший год на две половины, издревле сопровождался особым празднеством.

История Купалы корнями уходит вглубь тысячелетий. Союз огня, воды, земли и неба - так называют день летнего солнцестояния.Главное таинство купальских праздников начинается в ночь с 21 на 22 июня. Днём собирают и плетут венки, а ночью совершают подношения огню и воде, земле и небу, водят хороводы вокруг костра и поют песни. Прыжками через костёр и танцами на углях проводится огненное очищение. Вода в этот период наполняется чудодейственной силой, способной исцелять, охранять, привлекать, наделять здоровьем, красотой и умиротворением. Астрономически 2 июля Земля проходит перигелий. Перигелий - самая дальняя от Солнца точка орбиты Земли. В полдень высота Солнца над горизонтом наибольшая. Солнце на короткое время становится в особое положение, символизирующее единство с Богом. Через три дня - с 5 по 7 июля - все воды Земли заряжаются особой, чудодейственной силой. Солнце как лик Божий посылает свою божественную милость через стихию Воды. Человек может получить духовное озарение, вручаемое непосредственно Богом.

Традиции празднования летнего солнцестояния

По древнему представлению в ночь на Купала Перун выступал на битву с демоном-иссушителем, останавливающим колесницу Солнца на небесной высоте, отверзал скрытые сокровища в облачных скалах и умерял томительный зной дождливыми ливнями. Оружием Перуна служил дуб, которым он разил нечисть, переворачивая его вверх корнями. Дуб - в прочтении «вверх корнями» звучит - буд(ь)! Образ дуба как родового древа, древа жизни несёт понятие о силе духа и крепости тела, призывая к физическому совершенству и продолжению рода. Поэтому одним из древнейших способов волховства (волшебства) в летнее солнцестояние были действия вокруг дуба, в дубовых рощах, с желудями и дубовой корой. Например, в воду для купания детей добавляйте отвар дубовых листьев и веток - для крепости тела, для оберега. Жёлуди служат древнейшим оберегом: насыпьте их в мешочек и повесьте возле кровати ребёнка. Не случайно в народе существует обычай благословлять любовные союзы, возникающие в период летнего солнцестояния, а зачатые в это время дети считаются находящимися под особой защитой Рода. Этот праздник посвящён заботе о физическом теле, о чистоте и целостности энергетической оболочки организма. Поэтому собирают травы, делают обереги от злой силы, снимают порчу, сглаз, другими словами - выравнивают энергетический кокон. Астральное тело человека, управляющее эмоциями и психикой, в этот период становится, с одной стороны, очень уязвимо и податливо, с другой стороны - готово к восприятию нового, раскрытию тончайших духовных качеств, набору новой силы и качественной трансформации. Через неделю после Троицы (в июне) начинается Петров пост, который заканчивается 12 июля. Для правильного проведения Петрова поста рекомендуют не только соблюдать ограничение в пище, а сосредоточится на духовной стороне поста - мысли свои устремлять к Богу, исповедаться и причаститься. Как видите, и в языческой, и в христианской традиции в период прохождения Землёй перигелия и солнцеворота призывают к очищению духовному и физическому, к устремлению души к свету и Богу.

Что несёт людям день летнего солнцестояния?

Кто оказывается достойным чести, тому открываются клады - тайны Земли. Снятся вещие сны и грёзы из будущего. Это один из самых магических периодов времени. Загадываются желания, корректируется будущее - путём непосредственного контакта человека со стихийными силами Земли. Сейчас это взаимодействие наиболее доступное, лёгкое и сильно ощутимое. Вы можете заручиться поддержкой незримых сил природы - если окажитесь чисты душой и открыты для света. Вот для этого придуманы всевозможные купальские ритуалы - прыжки через огонь, омовение в реке на восходе солнца, одевание на голову венков из цветов и трав-оберегов. Венки гонят печаль, тревогу, злые помыслы, неприятные воспоминания, отравляющие душу, т.е. просветляют разум, мысли и очищают память. Если день летнего солнцестояния нет возможности провести на природе - посетите городской парк вечером на заходе Солнца или утром на восходе. Найдите красивый дуб или берёзу. Поговорите с деревом, попросите его участия в Вашей судьбе в качестве оберега, сорвите несколько листьев - это и будет Вашим оберегом в течение года. Сухие листья можно положить в мешочек (из ткани) и вложить его в подушку.

Про то, что делало советское руководство в последнюю ночь накануне нападения германских войск, какие решения оно принимало, существует множество самых противоречивых версий. Расставить все точки над i вряд ли когда-нибудь удастся, но можно попытаться представить правдоподобную картину.

Было ли нападение «вероломным» и «внезапным»

О том, что военное столкновение СССР и Германии неизбежно в ближайшей перспективе, руководству СССР стало очевидно задолго до лета 1941 года. То, что СССР готовился к большой войне на западной границе, очевидно по множеству данных. Если принять версию, что СССР готовился к оборонительной войне, то кроме, как с Германией, воевать там было не с кем. Если же СССР сам готовился начать освободительный поход в Европу, то вопрос о «внезапности» отпадает тем более. И, разумеется, Сталин, Молотов и другие высшие коммунисты были достаточно искушёнными в политике, чтобы доверять лидеру империалистического государства, так что и «вероломства» никакого не было.

Но остаётся вопрос: было ли внезапным германское нападение именно 22 июня? Здесь мнения расходятся, и каждый историк приводит в качестве «решающего аргумента» только те свидетельства, которые ему подходят. Одни говорят, что Сталин игнорировал все сигналы о скором вторжении вермахта. Объясняют это по-разному: кто-то считает, будто Сталин верил миролюбивым заверениям Гитлера (что абсурдно), кто-то – что немецкое нападение рушило собственные планы Сталина по началу войны, и он не хотел в это верить (что тоже по меньшей мере странно).

Другие силятся доказать, что Сталин делал всё от него зависящее для подготовки к войне, а генералы, включая Жукова, игнорировали его распоряжения, так как хотели якобы подвергнуть Красную армию жестоким поражениям и на этом фоне свергнуть Сталина. Разбор такой версии, очевидно, выходит за рамки историографии и входит в компетенцию психиатрии.

Третьи наиболее обоснованно считают, что гипотезы, выставляющие либо Сталина, либо его подчинённых виновниками катастрофы 22 июня, не имеют ничего общего со сложной реальностью, в которой ошибки в оценке ситуации легко могли допускать все. Но самое главное, на что следует обратить внимание, – нам до сих пор в точности неизвестны не только предвоенные планы советского руководства, но и его решения в ту роковую ночь.

Не следует всему верить в мемуарах

Благодаря авторитету «главного маршала Победы» большинство историков некритически восприняли его версию событий 21-22 июня. Поздно вечером 21 июня, под воздействием сведений с границы об активных передвижениях немецких войск, Сталин внял уговорам начальника Генштаба Г.К. Жукова и наркома обороны С.К. Тимошенко и согласился отдать «директиву №1» о приведении войск приграничных округов в боевую готовность. Однако, согласно этой версии, директива была отдана слишком поздно, чтобы успеть провести все необходимые подготовительные мероприятия. Поэтому начало войны застало большинство советских войск врасплох.

Уже после начала военных действий, в 7:15 утра 22 июня была отдана, по предложению Жукова, директива №2 об оказании отпора вторгшемуся противнику всеми силами. Наконец, днём 22 июня в войска была направлена директива №3, предписывавшая нанесение контрударов по врагу и перенос войны на территорию противника.

На самом деле, совсем непонятно, зачем понадобилось отдавать директиву №2, если военные действия уже шли. Но главное даже не это. Вся эта нумерация особо важных документов заставляет сомневаться, не были ли они придуманы (включая их архивные экземпляры) задним числом. Какой орган отдавал эти директивы? Ни ГКО, ни Ставка ВГК в тот момент ещё не были созданы. Приказам наркома обороны и директивам Генштаба присваивались порядковые номера начиная с 1 января каждого года. Далее, если считать, будто директива №№1 означает «первая военная», то после директивы №3 данная нумерация почему-то не имеет продолжения.

Уместно напомнить, что излагая в своих мемуарах обстоятельства своей отставки с поста начальника Генштаба 29 июля 1941 года, Жуков заведомо неверно описал стратегическую обстановку на тот момент, чтобы у читателей создалось впечатление, будто он уже тогда предупреждал Сталина о возможной катастрофе под Киевом.

Где вообще были Сталин и члены Политбюро

Справедливо было бы признать, что историки до сих пор не знают в точности содержания и характера распоряжений советского руководства войскам 21-22 июня. Но это ещё мелочь в сравнении с неясностью того, а где вообще оно находилось в ту ночь.

Согласно воспоминаниям Жукова, после отдачи директивы №1, он около полуночи отправился из Кремля, в половине первого ночи звонил Сталину и докладывал об обстановке, после чего снова позвонил вождю уже после начала первых немецких бомбардировок, в половине четвёртого утра, причём Сталина пришлось будить. Но Сталин, по Жукову, находился в Кремле, а не ближней даче, как утверждают многие историки.

Свидетельству Жукова противоречат воспоминания А.Г. Микояна и Серго Берия, согласно которым Политбюро заседало всю ночь и разошлось только в три часа утра 22 июня, а вскоре, узнав о начале войны, все члены Политбюро собрались снова.

«Без объявления войны…»

Особо отметим, что ни у Молотова, ни у его интервьюера – известного патриотического публициста – отсутствовали мотивы, чтобы противоречить поколениями въевшейся в советских граждан официальной версии начала войны.

Молотов рассказал, что в два часа, когда у Сталина шло совещание, ему сообщили из наркомата иностранных дел, что германский посол фон дер Шуленбург хочет, чтобы Молотов срочно его принял у себя в кабинете. Кабинет Молотова располагался в том же самом здании, что и кабинет Сталина, но в другом его крыле. Члены Политбюро оставались у Сталина. Между половиной третьего и тремя часами утра Шуленбург зачитал и вручил Молотову меморандум об объявлении Германией войны Советскому Союзу. Это было, очевидно, ещё до начала военных действий.

«Позвольте, – возразят, – а как же быть с тем, что Германия напала на СССР без объявления войны?!» Вот именно. С какой стати Молотову, даже спустя десятилетия, было лгать, если бы версия о нападении без объявления войны соответствовала правде? Логичнее предположить, что данное обстоятельство не было измышлено ни сталинским наркомом, ни Чуевым. Германский посол на самом деле вручил ноту об объявлении войны до перехода немецких войск через границу СССР и даже за несколько минут до первых воздушных налётов. Политбюро во главе со Сталиным действительно заседало в ту ночь позднее двух часов. Какие решения оно принимало – это ещё предстоит установить.

21 июня, когда до нападения гитлеровской Германии на СССР оставались считанные часы, Советское правительство хотело еще раз встретиться с германскими властями и обсудить состояние советско - германских отношений. Посольство СССР в Берлине получило предписание договориться о встрече с германским правительством с целью предотвращения войны путем ведения переговоров. Все попытки наших дипломатов связаться с правительством на Вильгельмштрассе не давали никаких результатов. Из Москвы пришла срочная телеграмма о немедленной передаче германскому правительству, вышеуказанного важного заявления. Но на Вильгельмштрассе проходило “какое-то важное совещание”, на котором присутствовали все германские главари. Это вызывало беспокойство среди дипломатического корпуса СССР в Берлине. В течение всей субботы 21 июня они не могли найти никого из германских руководителей, с которыми должны были связаться.

“Тем временем в Москве в половине десятого вечера 21 июня народный комиссар иностранных дел Молотов по поручению Советского правительства пригласил к себе германского посла Шеленбурга и сообщил ему содержание советской ноты по поводу многочисленных нарушений границы германскими самолетами. После этого нарком тщетно пытался побудить посла обсудить с ним состояние советско - германских отношений и выяснить претензии Германии к Советскому Союзу. В частности перед Шуленбургом был поставлен вопрос: в чем заключается недовольство Германии к СССР, если таковое имеется? Молотов спросил также, чем объясняется усиленное распространение слухов о близкой войне между Германией и СССР, чем объясняется массовый отъезд из Москвы в последние дни сотрудников германского посольства и их жен. В заключение Шуленбургу был задан вопрос о том, чем объясняется “отсутствие какого-либо реагирования германского правительства на успокоительное и миролюбивое сообщение ТАСС от 14 июня”. Никакого вразумительного ответа на эти вопросы Шуленбург не дал...”

Уже в ночь на 22 июня немецкие самолеты бомбили Могилев, Львов, Ровно, Гродно и другие города. Гитлеровская пропаганда пыталась создать впечатление, будто война эта будет короткой прогулкой.

В 6 часов утра, в СССР по радио, не было никаких сообщений о нападении. Создавалось впечатление, что в Москве об этом не знают, или действия Германии расценены как пограничные стычки, только более широкого масштаба, чем ранее. Во всяком случае, все станции передали сперва урок гимнастики, затем пионерскую зорьку и, наконец, последние известия, начинавшиеся, как обычно, вестями с полей и сообщениями о достижениях передовиков труда. Только в 12 часов по московскому времени по радио выступил Молотов. Он зачитал заявление Советского правительства:

Сегодня в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну... Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!

Добровольцы уходят на защиту Родины.

Многое о начале Великой Отечественной войны смутно, спутано и неясно. Основная линия исторической фундаментальности, сегодня, состоит в том, что И.В. Сталин подавлял всякую инициативу и пресекал даже разговоры о возможном вторжении. В итоге его недальновидной политики и произошел коллапс первых месяцев войны с отступлением до Москвы. Но так ли был виноват И.В.Сталин? И почему именно он и больше никто другой. Обвинение, которое уже более 50 лет весит на Иосифе Виссарионовиче, в основном базируется на воспоминаниях маршала Г.К. Жукова, но были и другие воспоминания. Не верить очевидцам событий последних часов мира и первого часа войны, значит делать выбор в угоду одному мнению. Вот о ночи с 21 на 22 июня я и хочу вам предоставить мемуары, но двух полководцев Великой Отечественной войны. С небольшими своими комментариями (см: ниже).

Итак: вот как пишет о той ночи //Жуков Г К. Воспоминания и размышления. В 2 т. - М.: Олма-Пресс, 2002//. Т.1 глава десятая//Начало войны //Отрывок:

«В ночь на 22 июня 1941 года всем работникам Генерального штаба и Наркомата обороны было приказано оставаться на своих местах. Необходимо было как можно быстрее передать в округа директиву о приведении приграничных войск в боевую готовность. В это время у меня и наркома обороны шли непрерывные переговоры с командующими округами и начальниками штабов, которые докладывали нам об усиливавшемся шуме по ту сторону границы. Эти сведения они получали от пограничников и передовых частей прикрытия.
Примерно в 24 часа 21 июня командующий Киевским округом М. П. Кирпонос, находившийся на своем командном пункте в Тернополе, доложил по ВЧ, что, кроме перебежчика, о котором сообщил генерал М. А Пуркаев, в наших частях появился еще один немецкий солдат - 222-го пехотного полка 74-й пехотной дивизии. Он переплыл речку, явился к пограничникам и сообщил, что в 4 часа немецкие войска перейдут в наступление. М. П. Кирпоносу было приказано быстрее передавать директиву в войска о приведении их в боевую готовность
Все говорило о том, что немецкие войска выдвигаются ближе к границе Об этом мы доложили в 00.30 минут ночи И. В. Сталину. Он спросил, передана ли директива в округа. Я ответил утвердительно.
После смерти И. В. Сталина появились версии о том, что некоторые командующие и их штабы в ночь на 22 июня, ничего не подозревая, мирно спали или беззаботно веселились. Это не соответствует действительности. Последняя мирная ночь была совершенно иной.
Как я уже сказал, мы с наркомом обороны по возвращении из Кремля неоднократно говорили по ВЧ с командующими округами Ф. И. Кузнецовым, Д. Г. Павловым, М П. Кирпоносом и их начальниками штабов, которые, кроме Д. Г Павлова, находились на своих командных пунктах.
Под утро 22 июня Н. Ф. Ватутин и я находились у наркома обороны С К Тимошенко в его служебном кабинете
В 3 часа 07 минут мне позвонил по ВЧ командующий Черноморским флотом адмирал Ф С. Октябрьский и сообщил «Система ВНОС флота докладывает о подходе со стороны моря большого количества неизвестных самолетов; флот находится в полной боевой готовности. Прошу указаний».
Я спросил адмирала:
- Ваше решение?
- Решение одно: встретить самолеты огнем противовоздушной обороны флота.
Переговорив с С. К. Тимошенко, я ответил адмиралу Ф. С. Октябрьскому:
- Действуйте и доложите своему наркому.
В 3 часа 30 минут начальник штаба Западного округа генерал В. Е. Климовских доложил о налете немецкой авиации на города Белоруссии. Минуты через три начальник штаба Киевского округа генерал М. А. Пуркаев доложил о налете авиации на города Украины. В 3 часа 40 минут позвонил командующий Прибалтийским военным округом генерал Ф. И. Кузнецов, который доложил о налетах вражеской авиации на Каунас и другие города.
Нарком приказал мне звонить И. В. Сталину. Звоню. К телефону никто не подходит. Звоню непрерывно. Наконец слышу сонный голос генерала Власика (начальника управления охраны).
- Кто говорит?
- Начальник Генштаба Жуков. Прошу срочно соединить меня с товарищем Сталиным.
- Что? Сейчас?! - изумился начальник охраны. - Товарищ Сталин спит.
- Будите немедля: немцы бомбят наши города, началась война.
Несколько мгновений длится молчание. Наконец в трубке глухо ответили:
- Подождите.
Минуты через три к аппарату подошел И. В. Сталин.
Я доложил обстановку и просил разрешения начать ответные боевые действия. И. В. Сталин молчит. Слышу лишь его тяжелое дыхание.
- Вы меня поняли?
Опять молчание.
- Будут ли указания? - настаиваю я.
Наконец, как будто очнувшись, И. В. Сталин спросил:
- Где нарком?
- Говорит по ВЧ с Киевским округом.
- Приезжайте с Тимошенко в Кремль. Скажите Поскребышеву, чтобы он вызвал всех членов Политбюро.
В 4 часа я вновь разговаривал с Ф. С. Октябрьским. Он спокойным тоном доложил:
- Вражеский налет отбит. Попытка удара по нашим кораблям сорвана. Но в городе есть разрушения.
Я хотел бы отметить, что Черноморский флот во главе с адмиралом Ф. С. Октябрьским был одним из первых наших объединений, организованно встретивших вражеское нападение».

И вот как пишет о той ночи //Кузнецов Н.Г. Накануне. М., Сайт «Военная литература»: militera.lib.ru // Ночь на 22 июня // Отрывок с небольшими сокращениями:

Субботний день 21 июня прошел почти так же, как и предыдущие, полный тревожных сигналов с флотов. Перед выходным мы обычно прекращали работу раньше, но в тот вечер на душе было неспокойно, и я позвонил домой:
- Меня не ждите, задержусь…
Затишье царило и в столичных учреждениях. В обычные дни после 18 часов наступала обеденная пора: руководители разъезжались по домам - часа на три, чтобы потом сидеть на работе до глубокой ночи. Но в субботу многие уезжали за город. Деловая страда спадала.
В тот вечер было как-то особенно тихо. Телефон совсем не звонил, будто его выключили. Даже такие «беспокойные» наркомы, как В. А. Малышев и И.И.Носенко, с которыми я был особенно тесно связан, не напоминали о себе вопросом, ставшим уже привычным в последнее время: «Как дела?»
Я сидел в своем кабинете… Рассеянно перебирал бумаги. Мысли не могли сосредоточиться на них. Совсем незадолго перед тем мне попался на глаза обзор иностранной печати и сводки ТАСС. Самые разные газеты писали о близкой войне между русскими и немцами. Не могли же все они сговориться!
Мои размышления прервал заместитель начальника Главного морского штаба В.А.Алафузов. Как всегда, он пришел с вечерним докладом. Обстановка как будто не изменилась: по-прежнему была очень беспокойной на Балтике, на Черном море - спокойнее; на Севере не происходило ничего особенного... Снова оставшись один, я позвонил Наркому обороны. - Нарком выехал,- сказали мне. Начальника Генерального штаба тоже не оказалось на месте. Решил связаться с флотами. Поговорил сначала с командующим Балтийским флотом В.Ф. Трибуцем, затем с начальником штаба Черноморского флота И.Д.Елисеевым, с командующим на Севере А.Г.Головко. Все были на местах, все как будто в порядке. Командные пункты развернуты, флоты уже в течение двух дней поддерживают оперативную готовность № 2. На берег отпущено лишь ограниченное число краснофлотцев и командиров. В Севастополе, в Доме флота, идет концерт, но в штабах и на командных пунктах работа не ослабевает. Бдительно следят за обстановкой, докладывают обо всем замеченном наблюдатели. Так, дежурный по штабу Черноморского флота подметил, что немецкие транспорты, которые обычно в эти часы находились в море, вдруг исчезли, укрылись в болгарских и румынских портах.
С некоторым облегчением я подумал: раз командующие на местах, они сумеют, если понадобится, быстро сориентироваться. Но почему нет никакой информации сверху? Нарком обороны и Генеральный штаб из наших оперсводок знают, что флоты приведены в повышенную готовность. Генеральный штаб по своей линии таких мер не принимает, и нам не говорят ни слова.
В 20.00 пришел М.А.Воронцов, только что прибывший из Берлина.
В тот вечер Михаил Александрович минут пятьдесят рассказывал мне о том, что делается в Германии. Повторил: нападения надо ждать с часу на час.
- Так что же все это означает? - спросил я его в упор.
- Это война! - ответил он без колебаний.
…Внеочередной доклад В.А. Алафузова. С флотов поступали все новые донесения о неизвестных кораблях, появляющихся вблизи наших берегов, о нарушениях воздушного пространства.
Около 11 часов вечера зазвонил телефон. Я услышал голос маршала С. К. Тимошенко:
- Есть очень важные сведения. Зайдите ко мне. Быстро сложил в папку последние данные о положении на флотах и, позвав Алафузова, пошел вместе с ним. Через несколько минут мы уже поднимались на второй этаж небольшого особняка, где временно находился кабинет С. К. Тимошенко.
Маршал, шагая по комнате, диктовал. Было все еще жарко. Генерал армии Г.К.Жуков сидел за столом и что-то писал. Перед ним лежало несколько заполненных листов большого блокнота для радиограмм. Видно, Нарком обороны и начальник Генерального штаба работали довольно долго.
Семен Константинович заметил нас, остановился. Коротко, не называя источников, сказал, что считается возможным нападение Германии на нашу страну.
Жуков встал и показал нам телеграмму, которую он заготовил для пограничных округов. Помнится, она была пространной - на трех листах. В ней подробно излагалось, что следует предпринять войскам в случае нападения гитлеровской Германии.

- Разрешено.

Позднее я узнал, что Нарком обороны и начальник Генштаба были вызваны 21 июня около 17 часов к И.В.Сталину. Следовательно, уже в то время под тяжестью неопровержимых доказательств было принято решение: привести войска в полную боевую готовность и в случае нападения отражать его. Значит, все это произошло примерно за одиннадцать часов до фактического вторжения врага на нашу землю.
Это еще раз подтверждает: во второй половине дня 21 июня И.В.Сталин признал столкновение с Германией если не неизбежным, то весьма и весьма вероятным. Это подтверждает и то, что в тот вечер к И.В.Сталину были вызваны московские руководители А.С.Щербаков и В.П.Пронин. По словам Василия Прохоровича Пронина, Сталин приказал в эту субботу задержать секретарей райкомов на своих местах и запретить им выезжать за город. «Возможно нападение немцев»,- предупредил он. Очень жаль, что оставшиеся часы не были использованы с максимальной эффективностью...
В наркомате мне доложили: экстренный приказ уже передан. Он совсем короток - сигнал, по которому на местах знают, что делать. Все же для прохождения телеграммы нужно какое-то время, а оно дорого. Берусь за телефонную трубку. Первый звонок на Балтику - В.Ф.Трибуцу:
- Не дожидаясь получения телеграммы, которая вам уже послана, переводите флот на оперативную готовность номер один - боевую. Повторяю еще раз - боевую. Он, видно, ждал моего звонка. Только задал вопрос:
- Разрешается ли открывать огонь в случае явного нападения на корабли или базы?
Сколько раз моряков одергивали за «излишнюю ретивость», и вот оно: можно ли стрелять по врагу? Можно и нужно!
Командующего Северным флотом А.Г.Головко тоже застаю на месте. Его ближайший сосед - Финляндия. Что она будет делать, если Германия нападет на нас? Есть немало оснований считать, что присоединится к фашистам. Но сказать что-либо наверняка было еще нельзя.
- Как вести себя с финнами? - спрашивает Арсений Григорьевич.- От них летают немецкие самолеты к Полярному.
- По нарушителям нашего воздушного пространства открывайте огонь.
- Разрешите отдать приказания?
- Добро.
В Севастополе на проводе начальник штаба И.Д.Елисеев.
- Вы еще не получили телеграммы о приведении флота в боевую готовность?
- Нет,- отвечает Иван Дмитриевич.
Повторяю ему то, что приказал Трибуцу и Головко.
- Действуйте без промедления! Доложите командующему. Ни он, ни я еще не знали в ту минуту, что от первого столкновения с врагом Севастополь отделяло менее трех часов.
После разговора с флотами сложилась уверенность, что машина завертелась. Снова заглянул Л.М.Галлер. «Что нового?» - читаю на его лице. Рассказываю об указаниях, полученных от Наркома обороны. Меня больше всего тревожило положение на Балтике, а Лев Михайлович - старый балтиец. Обсуждаем с ним, в каком состоянии там наши силы, смотрим карту...
В те минуты, как теперь известно, на вражеских аэродромах возле границы уже подвешивали бомбы к самолетам, пришли в движение фашистские танки и корабли, чтобы нанести первый удар. А мы еще думали: «Неужели война?» Где-то внутри продолжала теплиться слабая надежда: может быть, обойдется? Не обошлось. Очень скоро нам предстояло в том убедиться. Но пока для меня наступило время томительного ожидания. На флотах знали, что следует предпринять. Меры на чрезвычайный случай были точно определены и отработаны.
Я мысленно представлял себе, как приказ о фактической готовности № 1 уже передан на флоты и флотилии, дальше - в базы, соединения, и сейчас люди трудятся молчаливо и напряженно, отдавая себе отчет в цене каждой минуты. Я удерживал себя от того, чтобы снова снять трубку. Пожалуй, генерал Мольтке был прав, говоря, что, отдав приказ о мобилизации, можно идти спать. Теперь машина работала уже сама. Лишние приказы могут только помешать.
Как развивались события в ту ночь на флотах, я узнал позднее. Мой телефонный разговор с В.Ф.Трибуцем закончился в 23 часа 35 минут. В журнале боевых действий Балтийского флота записано: «23 часа 37 минут. Объявлена оперативная готовность № 1».
Люди были на месте: флот находился в повышенной готовности с 19 июня. Понадобилось лишь две минуты, чтобы началась фактическая подготовка к отражению удара врага.
Северный флот принял телеграмму-приказ в 0 часов 56 минут 22 июня. Через несколько часов мы получили донесение командующего А. Г. Головко: «Северный флот 04 часа 25 минут перешел на оперативную готовность № 1».
Значит, за это время приказ не только дошел до баз, аэродромов, кораблей и береговых батарей - они уже успели подготовиться к отражению удара.
Хорошо, что еще рано вечером - около 18 часов - я заставил командующих принять дополнительные меры. Они связались с подчиненными, предупредили, что надо быть начеку. В Таллине, Либаве и на полуострове Ханко, в Севастополе и Одессе, Измаиле и Пинске, в Полярном и на полуострове Рыбачий командиры баз, гарнизонов, кораблей и частей в тот субботний вечер забыли об отдыхе в кругу семьи, об охоте и рыбной ловле. Все были в своих гарнизонах и командах. Потому и смогли приступить к действию немедленно.
Прошло лишь двадцать минут после моего разговора с вице-адмиралом Трибуцем - телеграмма еще не дошла до Таллина,- а оперативная готовность № 1 была объявлена уже на Ханко, в Прибалтийской базе и в других местах. Об этом опять же свидетельствуют записи в журналах боевых действий:
«Частям сектора береговой обороны Либавской и Виндавской военно-морских баз объявлена готовность № 1».
В 02 часа 40 минут все корабли и части флота уже были фактически в полной боевой готовности. Никто не оказался застигнутым врасплох.
Позади были недели и месяцы напряженной, кропотливой, иногда надоедливой работы, тренировок, подсчетов и проверок. Позади были бессонные ночи, неприятные разговоры, быть может, взыскания, наложенные за медлительность, когда людей поднимали по тревоге. Многое было позади, но все труды, потраченные время и нервы - все было оправдано сторицей в минуты, когда флоты уверенно, слаженно и без проволочек изготовились к встрече врага.
Первым принял удар на себя Севастополь. Пускай другие вступили в бой лишь на час-другой позднее, но они уже знали: враг напал на нашу Родину, война началась! Севастополь встретил нападение подготовленным. Командованию флота пришлось самому принять решение об открытии огня. Стоит еще раз напомнить о том, что лишь за неделю до этого всех нас заверяли: война не предвидится, разговоры о ней - провокация, чтобы понять, как драматична была обстановка в ту ночь и какое внутреннее торможение, колебание, неуверенность должны были преодолеть в себе люди, прежде чем твердо и мужественно отдать такой приказ.
Впоследствии мне рассказывали, что в ту субботу, как и в предыдущие дни, корабли стояли в Севастопольской бухте рассредоточено, с оружием, готовым к действию. Они были затемнены, и с берега нельзя было различить их силуэты на черной воде. Но город вечером 21 июня еще сверкал огнями. Бульвары и сады переполнила праздничная нарядная публика. «Казалось, ничто не предвещало трагических событий» - так написал об этом вечере Н.Т.Рыбалко, бывший в те часы оперативным дежурным по штабу Черноморского флота.
Около 23 часов в комнату оперативного дежурного заглянул начальник штаба флота контр-адмирал И.Д.Елисеев.
- На несколько минут отлучусь домой,- сказал он. Н. Т. Рыбалко вновь увидел контр-адмирала меньше чем через два часа, когда тот быстро вошел в комнату дежурного, держа в руках телеграмму.
«Я ее помню дословно,- пишет Н. Т. Рыбалко,- только не ручаюсь за то, в каком порядке были перечислены флоты». Вот эта телеграмма: «СФ, КБФ,ЧФ, ПВФ, ДВФ. Оперативная готовность № 1 немедленно. Кузнецов». (ПВФ - Пинская военная флотилия. ДВФ - Дунайская военная флотилия. - прм ред.)
Сразу же главной базе был дан сигнал «Большой сбор». И город огласился ревом сирен, сигнальными выстрелами батарей. Заговорили рупоры городской радиотрансляционной сети, передавая сигналы тревоги. На улицах появились моряки, они бежали к своим кораблям.
А вот что пишет в своих воспоминаниях адмирал И.Д.Елисеев: «Учитывая тревожную обстановку, мы договорились, чтобы в штабе флота ночью обязательно присутствовал кто-нибудь из старших начальников, облеченный правом в случае необходимости принимать ответственные решения.
В ночь на 22 июня на такое дежурство заступил я, начальник штаба. Такова уж традиция на флоте: самым ответственным считается дежурство с субботы на воскресенье.
В 01.03 поступила телеграмма из Москвы. Через две минуты она уже лежала у меня на столе. Вскоре телеграмма была вручена прибывшему командующему флотом. Это был приказ Наркома ВМФ о переводе флота на оперативную готовность № 1. Немедленно привели в действие заранее отработанную систему оповещения. Предусматривалось два способа вызова личного состава: через оповестителей (скрытно) и по тревоге. Сначала я приказал использовать первый способ. Но в штаб стали поступать сообщения, что переход на повышенную готовность осуществляется недостаточно быстро. Тогда я приказал сыграть базовую тревогу.
Оперативная готовность № 1 была объявлена по флоту в 01:15 22 июня 1941 года».
Постепенно начали гаснуть огни на бульварах и в окнах домов. Городские власти и некоторые командиры звонили в штаб, с недоумением спрашивали:
- Зачем потребовалось так спешно затемнять город? Ведь флот только что вернулся с учения. Дали бы людям немного отдохнуть.
- Надо затемниться немедленно,- отвечали из штаба. Последовало распоряжение выключить рубильники электростанции. Город мгновенно погрузился в такую густую тьму, какая бывает только на юге. Лишь один маяк продолжал бросать на море снопы света, в наступившей мгле особенно яркие. Связь с маяком оказалась нарушенной, может быть, это сделал диверсант. Посыльный на мотоцикле помчался к маяку через темный город.
В штабе флота вскрывали пакеты, лежавшие неприкосновенными до этого рокового часа. На аэродромах раздавались пулеметные очереди - истребители опробовали боевые патроны. Зенитчики снимали предохранительные чеки со своих пушек. В темноте двигались по бухте катера и баржи. Корабли принимали снаряды, торпеды и все необходимое для боя. На береговых батареях поднимали свой тяжелые тела огромные орудия, готовясь прикрыть огнем развертывание флота.
В штабе торопливо записывали донесения о переходе на боевую готовность с Дунайской военной флотилии, с военно-морских баз и соединений кораблей.
«Примерно к 02 часам 00 минутам 22 июня весь флот находился в готовности»,- записано у Н.Т.Рыбалко.
Около 3 часов дежурному сообщили, что посты СНИС и ВНОС (СНИС - Служба наблюдения и связи. ВНОС - Воздушное наблюдение, оповещение и связь. - прм. ред.) слышат шум авиационных моторов. Рыбалко докладывает об этом И.Д.Елисееву.
- Открывать ли огонь по неизвестным самолетам? - звонит начальник ПВО полковник Жилин.
- Доложите командующему,- отвечает начальник штаба. Рыбалко докладывает комфлоту. И тут у них происходит разговор, который воспроизвожу по записи дежурного.
Ф.С.Октябрьский. Есть ли наши самолеты в воздухе?

Ф.С.Октябрьский. Действуйте по инструкции.
Я дословно привожу записи Н.Т.Рыбалко не для того только, чтобы дать характеристику людям. Хочется пояснить, как было трудно принимать первые решения, означавшие переход от мирного времени к войне. Ведь дело касалось Севастополя - главной военно-морской базы Черноморского флота. Отдать здесь приказ об открытии огня всей системой ПВО по неизвестным еще в те минуты самолетам далеко не равнозначно открытию огня на какой-либо пограничной заставе, привыкшей ко всяким инцидентам. На командовании лежала большая ответственность: с одной стороны, не пропустить безнаказанно врага, а с другой - не вызвать нежелательного осложнения. Несколько позже, когда все флоты получили прямое разъяснение, что война началась, сомнения и колебания отпали.
Естественно, такой ответ не мог удовлетворить дежурного Н.Т.Рыбалко, и он обратился к стоявшему рядом с ним начальнику штаба флота И.Д.Елисееву:
- Что ответить полковнику Жилину?
- Передайте приказание открыть огонь,- решительно сказал И.Д.Елисеев.
- Открыть огонь! - скомандовал Н.Т.Рыбалко начальнику ПВО. Но и полковник Жилин хорошо понимал весь риск, связанный с этим.
- Имейте в виду, вы несете полную ответственность за это приказание. Я записываю его в журнал боевых действий,- ответил он, вместо того чтобы произнести короткое флотское «Есть!».
- Записывайте куда хотите, но открывайте огонь по самолетам! - уже почти кричит, начиная нервничать, Рыбалко.
3 часа 07 минут. Немецкие самолеты подходили к Севастополю крадучись, на небольшой высоте. Вдруг сразу вспыхнули прожектора, яркие лучи стали шарить по небу. Заговорили зенитные орудия береговых батарей и кораблей. Несколько самолетов загорелись и начали падать. Другие торопились сбросить свой груз. У них была задача заблокировать корабли в бухтах Севастополя, не дать им возможности выйти в море. Противнику это не удалось. Мины упали не на фарватер, а на берег. Часть попала в город и взорвалась там, разрушая дома, вызывая пожары и убивая людей.
Мины спускались на парашютах, и многие жители думали, что это выбрасывается воздушный десант. В темноте принять мины за солдат было не мудрено. Невооруженные севастопольцы, женщины и даже дети бросились к месту приземления, чтобы схватить фашистов. Но мины взрывались, и число жертв росло. Однако налет был отбит, и рассвет 22 июня Севастополь встретил во всеоружии, ощетинившись орудиями, которые смотрели в небо и в море.
В Москве рассвет наступил несколько раньше. В 3 часа было уже все видно. Я прилег на диван, пытаясь представить себе, что происходит на флотах. Глуховатый звонок телефона поднял меня на ноги.
- Докладывает командующий Черноморским флотом. По необычайно взволнованному голосу вице-адмирала Ф.С.Октябрьского уже понимаю - случилось что-то из ряда вон выходящее.
- На Севастополь совершен воздушный налет. Зенитная артиллерия отражает нападение самолетов. Несколько бомб упало на город...
Смотрю на часы. 3 часа 15 минут. Вот когда началось... У меня уже нет сомнений - война!
Сразу снимаю трубку, набираю номер кабинета И.В.Сталина. Отвечает дежурный:

- Не могу ничем помочь,- спокойно отвечает он и вешает трубку.
А я не выпускаю трубку из рук. Звоню маршалу С.К.Тимошенко. Повторяю слово в слово то, что доложил вице-адмирал Октябрьский.
- Вы меня слышите?
- Да, слышу.
В голосе Семена Константиновича не звучит и тени сомнения, он не переспрашивает меня. Возможно, не я первый сообщил ему эту новость. Он мог получить подобные сведения и от командования округов.
Говорить Наркому обороны о положении на флотах, об их готовности сейчас не время. У него хватает своих дел.
Еще несколько минут не отхожу от телефона, снова по разным номерам звоню И.В.Сталину, пытаюсь добиться личного разговора с ним. Ничего не выходит. Опять звоню дежурному:
- Прошу передать товарищу Сталину, что немецкие самолеты бомбят Севастополь. Это же война!
- Доложу кому следует,- отвечает дежурный. Через несколько минут слышу звонок. В трубке звучит недовольный, какой-то раздраженный голос:
- Вы понимаете, что докладываете? - Это Г.М.Маленков.
- Понимаю и докладываю со всей ответственностью: началась война.
Казалось, что тут тратить время на разговоры! Надо действовать немедленно: война уже началась!
Г.М.Маленков вешает трубку. Он, видимо, не поверил мне. Кто-то из Кремля звонил в Севастополь, перепроверял мое сообщение.
Разговор с Маленковым показал, что надежда избежать войны жила еще и тогда, когда нападение уже совершилось и на огромных пространствах нашей Родины лилась кровь. Видимо, и указания, данные Наркому обороны, передавались поэтому на места без особой спешки, и округа не успели их получить до нападения гитлеровцев.
После звонка Маленкова я все-таки надеялся, что вот-вот последуют указания правительства о первых действиях в условиях начавшейся войны. Никаких указаний не поступало.
Я на свою ответственность приказал передать флотам официальное извещение о начале войны и об отражении ударов противника всеми средствами, на основании этого Военный совет Балтийского флота, например, уже в 5 часов 17 минут 22 июня объявил по флоту: «Германия начала нападение на наши базы и порты. Силой оружия отражать всякую попытку нападения противника».
В тот момент, конечно, следовало уже не только «отражать попытки нападения», а наносить ответные удары по врагу. Но флот не мог этого делать один, нужны были согласованные планы, единое руководство в масштабе всех Вооруженных Сил.
Главный морской штаб передал еще один приказ флотам: «Немедленно начать постановку минных заграждений по плану прикрытия». Помнится, балтийцы просили это еще раньше, когда перешли на готовность № 2, то есть 19 июня. Но я не мог такого позволить - это выходило за рамки моих прав. Поэтому на Балтике этот приказ получили в 6 часов 30 минут 22 июня. Балтийский морской театр беспокоил нас больше других, и мы хотели наверстать упущенное время. Затем было дано дополнительное приказание: «Ставить мины круглосуточно, использовать все что можно: эсминцы и другие корабли». Помнится, Л.М.Галлер лично звонил в Таллин и просил ускорить эту операцию: ведь нужно было выставить несколько тысяч мин. Командующий эскадрой контр-адмирал Д.Д.Вдовиченко вышел с отрядом прикрывать операцию. С каким риском, выдержкой и сознанием своего долга выполнялась эта опасная операция, писал мне потом командир минзага «Ока» Н.И.Мещерский…».

Мемуары маршала Жукова более известны читателю, чем долго не публикуемые воспоминания адмирала Кузнецова, где Георгий Константинович выгладит решительным полководцем, но если читать невнимательно:

«В 3 часа 07 минут мне позвонил по ВЧ командующий Черноморским флотом адмирал Ф С. Октябрьский и сообщил «Система ВНОС флота докладывает о подходе со стороны моря большого количества неизвестных самолетов; флот находится в полной боевой готовности. Прошу указаний».
Я спросил адмирала:
- Ваше решение?
- Решение одно: встретить самолеты огнем противовоздушной обороны флота».

«Нарком приказал мне звонить И. В. Сталину. Звоню…».

Как-то это не очень сочетается с решительным разговором, который, по словам Жукова у него состоялся со Сталиным. Положение, с директивами тоже очень туманно, но о действиях Жукова в данном плане, лучше прочитать у Кузнецова и сравнить.

В воспоминаниях адмирала Кузнецова, я повторил особо интересные моменты, которые разнятся с воспоминаниями Жукова. Особенно прошу обратить внимание на то, что уже в 17 субботы было дано указание о готовности №1, но Жуков видимо писал директивы «на трех листах» и на это важнейшую задачу у него ушло 6 часов!

«Позднее я узнал, что Нарком обороны и начальник Генштаба были вызваны 21 июня около 17 часов к И.В.Сталину. Следовательно, уже в то время под тяжестью неопровержимых доказательств было принято решение: привести войска в полную боевую готовность и в случае нападения отражать его. Значит, все это произошло примерно за одиннадцать часов до фактического вторжения врага на нашу землю.
Не так давно мне довелось слышать от генерала армии И.В.Тюленева - в то время он командовал Московским военным округом,- что 21 июня около 2 часов дня ему позвонил И.В.Сталин и потребовал повысить боевую готовность ПВО.
Это еще раз подтверждает: во второй половине дня 21 июня И.В.Сталин признал столкновение с Германией если не неизбежным, то весьма и весьма вероятным. Это подтверждает и то, что в тот вечер к И.В.Сталину были вызваны московские руководители А.С.Щербаков и В.П.Пронин. По словам Василия Прохоровича Пронина, Сталин приказал в эту субботу задержать секретарей райкомов на своих местах и запретить им выезжать за город. «Возможно нападение немцев»,- предупредил он. Очень жаль, что оставшиеся часы не были использованы с максимальной эффективностью...».

Кроме того в промежутке этого времени, ни Наркома обороны, ни Начальника Генерального штаба не было на месте. К тому же прошу обратить особое внимание на действия Кузнецова

«Жуков встал и показал нам телеграмму, которую он заготовил для пограничных округов. Помнится, она была пространной - на трех листах. В ней подробно излагалось, что следует предпринять войскам в случае нападения гитлеровской Германии.
Непосредственно флотов эта телеграмма не касалась. Пробежав текст телеграммы, я спросил:
- Разрешено ли в случае нападения применять оружие?
- Разрешено.
Поворачиваюсь к контр-адмиралу Алафузову:
- Бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о полной фактической готовности, то есть о готовности номер один. Бегите!
Тут уж некогда было рассуждать, удобно ли адмиралу бегать по улице. Владимир Антонович побежал, сам я задержался еще на минуту, уточнил, правильно ли понял, что нападения можно ждать в эту ночь. Да, правильно, в ночь на 22 июня. А она уже наступила!..

Готовность №1 всем флатам и никаких директив, все завертелось на местах в считанные минуты, как хорошо отлаженный механизм. Моряки первыми приняли бой в 3:15 Севастополь уже сражался и они успели подготовиться. Характерен и интересен разговор Ф.С.Октябрьского, которому Жуков ставит в заслугу первые часы войны на Черном море и Н.Т.Рыбалко.

«Ф.С.Октябрьский. Есть ли наши самолеты в воздухе?
Н.Т.Рыбалко. Наших самолетов нет.
Ф.С.Октябрьский. Имейте в виду, если в воздухе есть хоть один наш самолет, вы завтра будете расстреляны.
Н.Т.Рыбалко. Товарищ командующий, как быть с открытием огня?
Ф.С.Октябрьский. Действуйте по инструкции».

Не возможность Командующего ВМФ Кузнецова! через дежурного связаться со Сталиным поразителен, если не сказать большего:

«Сразу снимаю трубку, набираю номер кабинета И.В.Сталина. Отвечает дежурный:
- Товарища Сталина нет, и где он, мне неизвестно.
- У меня сообщение исключительной важности, которое я обязан немедленно передать лично товарищу Сталину,- пытаюсь убедить дежурного.
- Не могу ничем помочь,- спокойно отвечает он и вешает трубку».

И еще многое другое….

В субботу 21 июня в Берлине стояла отличная погода. Уже с утра день обещал быть жарким, и многие наши работники готовились во второй половине дня выехать за город - в парки Потсдама или на озера Ванзее и Николасзее, где купальный сезон был в полном разгаре. Только небольшой группе дипломатов пришлось остаться в городе. Утром из Москвы пришла срочная телеграмма. Посольство должно было немедленно передать германскому правительству упомянутое выше важное заявление.

Мне поручили связаться с Вильгельмштрассе, где в помпезном дворце времен Бисмарка помещалось министерство иностранных дел, и условиться о встрече представителей посольства с Риббентропом. Дежурный по секретариату министра ответил, что Риббентропа нет в городе. Звонок к первому заместителю министра, статс-секретарю барону фон Вейцзеккеру, также не дал результатов. Проходил час за часом, а никого из ответственных лиц найти не удавалось. Лишь к полудню объявился директор политического отдела министерства Верман. Но он только подтвердил, что ни Риббентропа, ни Вейцзеккера в министерстве нет.

Кажется, в ставке фюрера происходит какое-то важное совещание. По-видимому, все сейчас там, - пояснил Верман. - Если у вас дело срочное, передайте мне, а я постараюсь связаться с руководством…

Я ответил, что это невозможно, так как послу поручено передать заявление лично министру, и попросил Вермана дать знать об этом Риббентропу…

Дело, по которому мы добивались встречи с министром, никак нельзя было доверить второстепенным чиновникам. Ведь речь шла о заявлении, в котором от германского правительства требовались объяснения в связи с концентрацией германских войск вдоль границ Советского Союза.

Из Москвы в этот день несколько раз звонили по телефону. Нас торопили с выполнением поручения. Но сколько мы ни обращались в министерство иностранных дел, ответ был все тот же: Риббентропа нет, и когда он будет, неизвестно. Он вне пределов досягаемости, и ему, дескать, даже не могли сообщить о нашем обращении.

Часам к семи вечера все разошлись по домам. Мне же пришлось остаться в посольстве и добиваться встречи с Риббентропом. Поставив перед собой настольные часы, я решил педантично, каждые 30 минут, звонить ка Вильгельмштрассе.

Сквозь открытое окно, которое выходило на Унтер ден Линден было видно, как посреди улицы по бульвару, окаймленному молодыми липами, как обычно по субботам, прогуливаются берлинцы.

Девушки и женщины в ярких цветастых платьях, мужчины, главным образом пожилые, в темных старомодных костюмах. У ворот посольства, облокотясь на косяк ворот, дремал полицейский в уродливой шуцмановской каске…

На столе у меня лежала большая пачка газет - утром удалось лишь бегло их просмотреть. Теперь можно было почитать повнимательнее. В нацистском официозе «Фолькишер беобахтер» в последнее время было напечатано несколько статей Дитриха - начальника пресс-отдела германского правительства. О них на одной из последних наших внутренних пресс-конференций докладывал пресс-атташе посольства. В этих явно инспирированных статьях Дитрих все время бил в одну точку. Он говорил о некоей угрозе, которая нависла над германской империей и которая мешает осуществлению гитлеровских планов создания «тысячелетнего рейха». Автор указывал, что германский народ и правительство вынуждены, прежде чем приступить к строительству такого рейха, устранить возникшую угрозу. Эту идею Дитрих, разумеется, пропагандировал неспроста. Вспомнились его статьи накануне нападения гитлеровской Германии на Югославию в первые дни апреля 1941 года. Тогда он разглагольствовал о «священной миссии» германской нации на Юго-Востоке Европы, вспоминал поход принца Евгения в XVIII веке в Сербию, оккупированную в то время турками, и довольно прозрачно давал понять, что ныне этот же путь должны проделать германские солдаты. Теперь в свете известных нам фактов о подготовке войны на Востоке статьи Дитриха о «новой угрозе» приобретали особый смысл. Трудно было отделаться от мысли, что ходивший по Берлину слух, в котором фигурировала последняя дата нападения Гитлера на Советский Союз - 22 июня, на этот раз, возможно, окажется правильным. Казалось странным и то, что мы в течение целого дня не могли связаться ни с Риббентропом, ни с его первым заместителем, хотя обычно, когда министра не было в городе, Вейцзеккер всегда был готов принять представителя посольства. И что это за важное совещание в ставке Гитлера, на котором, по словам, Вермана, находятся все нацистские главари?..

Когда я в очередной раз позвонил в министерство иностранных дел, взявший трубку чиновник вежливо произнес стереотипную фразу:

Мне по-прежнему не удалось связаться с г-ном рейхсминистром. Но я помню о вашем обращении и принимаю меры…

На замечание, что мне придется по-прежнему его беспокоить, поскольку речь идет о неотложном деле, мой собеседник любезно ответил, что это нисколько его не утруждает, так как он будет дежурить в министерстве до утра. Вновь и вновь звонил я на Вильгельмштрассе, но безрезультатно…

Внезапно в 3 часа ночи, или в 5 часов утра по московскому времени (это было уже воскресенье 22 июня), раздался телефонный звонок. Какой-то незнакомый голос сообщил, что рейхсминистр Иоахим фон Риббентроп ждет советских представителей в своем кабинете в министерстве иностранных дел на Вильгельмштрассе. Уже от этого лающего незнакомого голоса, от чрезвычайно официальной фразеологии повеяло чем-то зловещим. Но, отвечая, я сделал вид, что речь идет о встрече с министром, которой советское посольство добивалось.

Мне ничего не известно о вашем обращении, - сказал голос на другом конце провода. - Мне поручено лишь передать, что рейхсминистр Риббентроп просит, чтобы советские представители прибыли к нему немедленно.

Я заметил, что понадобится время, чтобы известить посла и подготовить машину, на что мне ответили:

Личный автомобиль рейхсминистра уже находится у подъезда советского посольства. Министр надеется, что советские представители прибудут незамедлительно…

Выйдя из ворот посольского особняка на Унтер ден Линден, мы увидели у тротуара черный лимузин «мерседес». За рулем сидел шофер в темном френче и в фуражке с большим лакированным козырьком. Рядом с ним восседал офицер из эсэсовской дивизии «Тотенкопф». Тулью его фуражки украшала эмблема - череп с перекрещенными костями.

На тротуаре, ожидая нас, стоял в парадной форме чиновник протокольного отдела министерства иностранных дел. Он с подчеркнутой вежливостью распахнул перед нами дверцу. Посол и я, в качестве переводчика на этой ответственной беседе, сели на заднее сиденье, чиновник устроился на откидном стуле. Машина помчалась по пустынной улице. Справа промелькнули Бранденбургские ворота. За ними восходящее солнце уже покрыло багрянцем свежую зелень Тиргартена. Все предвещало ясный солнечный день…

Выехав на Вильгельмштрассе, мы издали увидели толпу у здания министерства иностранных дел. Хотя уже рассвело, подъезд с чугунным навесом был ярко освещен прожекторами. Вокруг суетились фоторепортеры, кинооператоры, журналисты. Чиновник выскочил из машины первым и широко распахнул дверцу. Мы вышли, ослепленные светом юпитеров и вспышками магниевых ламп. В голове мелькнула тревожная мысль - неужели это война? Иначе нельзя было объяснить такое столпотворение на Вильгельмштрассе, да еще в ночное время. Фоторепортеры и кинооператоры неотступно сопровождали нас. Они то и дело забегали вперед, щелкали затворами, когда мы поднимались по устланной толстым ковром лестнице на второй этаж. В апартаменты министра вел длинный коридор. Вдоль него, вытянувшись, стояли какие-то люди в форме. При нашем появлении они гулко щелкали каблуками, поднимая вверх руку в фашистском приветствии. Наконец мы повернули направо, в кабинет министра.

В глубине комнаты стоял письменный стол. В противоположном углу находился круглый стол, большую часть которого занимала грузная лампа под высоким абажуром. Вокруг в беспорядке стояло несколько кресел.

Сначала зал показался пустым. Только за письменным столом сидел Риббентроп в будничной серо-зеленой министерской форме. Оглянувшись, мы увидели в углу, справа от двери, группу нацистских чиновников. Когда мы через всю комнату направились к Риббентропу, эти люди не двинулись с места. Они на протяжении всей беседы оставались там, на значительном от нас расстоянии. По-видимому, они даже не слышали, что говорил Риббентроп: так велик был этот старинный высокий зал, который должен был, по замыслу его хозяина, подчеркивать важность персоны гитлеровского министра иностранных дел.

Когда мы вплотную подошли к письменному столу, Риббентроп встал, молча кивнул головой, подал руку и пригласил пройти за ним в противоположный угол зала за круглый стол. У Риббентропа было опухшее лицо пунцового цвета и мутные, как бы остановившиеся, воспаленные глаза. Он шел впереди нас, опустив голову и немного пошатываясь. «Не пьян ли он?» - промелькнуло у меня в голове.

После того как мы уселись за круглый стол и Риббентроп начал говорить, мое предположение подтвердилось. Он, видимо, действительно основательно выпил.

Советский посол так и не смог изложить наше заявление, текст которого мы захватили с собой. Риббентроп, повысив голос, сказал, что сейчас речь пойдет совсем о другом. Спотыкаясь чуть ли не на каждом слове, он принялся довольно путано объяснять, что германское правительство располагает данными относительно усиленной концентрации советских войск на германской границе. Игнорируя тот факт, что на протяжении последних недель советское посольство по поручению Москвы неоднократно обращало внимание германской стороны на вопиющие случаи нарушения границы Советского Союза немецкими солдатами и самолетами, Риббентроп заявил, будто советские военнослужащие нарушали германскую границу и вторгались на германскую территорию, хотя таких фактов в действительности не было.

Далее Риббентроп пояснил, что он кратко излагает содержание меморандума Гитлера, текст которого он тут же нам вручил. Затем Риббентроп сказал, что создавшуюся ситуацию германское правительство рассматривает как угрозу для Германии в момент, когда та ведет не на жизнь, а на смерть войну с англо-саксами. Все это, заявил Риббентроп, расценивается германским правительством и лично фюрером как намерение Советского Союза нанести удар в спину немецкому народу. Фюрер не мог терпеть такой угрозы и решил принять меры для ограждения жизни и безопасности германской нации. Решение фюрера окончательное. Час тому назад германские войска перешли границу Советского Союза.

Затем Риббентроп принялся уверять, что эти действия Германии не являются агрессией, а лишь оборонительными мероприятиями. После этого Риббентроп встал и вытянулся во весь рост, стараясь придать себе торжественный вид. Но его голосу явно недоставало твердости и уверенности, когда он произнес последнюю фразу:

Фюрер поручил мне официально объявить об этих оборонительных мероприятиях…

Мы также встали. Разговор был окончен. Теперь мы знали, что снаряды уже рвутся на нашей земле. После свершившегося разбойничьего нападения война была объявлена официально… Тут уж нельзя было ничего изменить. Прежде чем уйти, советский посол сказал:

Это наглая, ничем не спровоцированная агрессия. Вы еще пожалеете, что совершили разбойничье нападение на Советский Союз. Вы еще за это жестоко поплатитесь…

Мы повернулись и направились к выходу. И тут произошло неожиданное. Риббентроп, семеня, поспешил за нами. Он стал скороговоркой, шепотком уверять, будто лично был против этого решения фюрера. Он даже якобы отговаривал Гитлера от нападения на Советский Союз. Лично он, Риббентроп, считает это безумием. Но он ничего не мог поделать. Гитлер принял это решение, он никого не хотел слушать…

Передайте в Москве, что я был против нападения, - услышали мы последние слова рейхсминистра, когда уже выходили в коридор…

Снова защелкали затворы фотоаппаратов, зажужжали кинокамеры. На улице, где нас встретила толпа репортеров, ярко светило солнце. Мы подошли к черному лимузину, который все еще стоял у подъезда, ожидая нас.

По дороге в посольство мы молчали. Но моя мысль невольно возвращалась к сцене, только что разыгравшейся в кабинете нацистского министра. Почему он так нервничал, этот фашистский головорез, который так же, как и другие гитлеровские заправилы, был яростным врагом коммунизма и относился к нашей стране и к советским людям с патологической ненавистью? Куда девалась свойственная ему наглая самоуверенность? Конечно, он лгал, уверяя, будто отговаривал Гитлера от нападения на Советский Союз. Но все же что означали его последние слова? Тогда у нас не могло быть ответа. А теперь, вспоминая обо всем этом, начинаешь думать, что у Риббентропа в тот роковой момент, когда он официально объявлял о решении, приведшем в конечном итоге к гибели гитлеровского рейха, возможно, шевельнулось какое-то мрачное предчувствие… И не потому ли он принял тогда лишнюю дозу спиртного?..

Подъехав к посольству, мы заметили, что здание усиленно охраняется. Вместо одного полицейского, обычно стоявшего у ворот, вдоль тротуара выстроилась теперь целая цепочка солдат в эсэсовской форме.

В посольстве нас ждали с нетерпением. Пока там наверняка не знали, зачем нас вызвал Риббентроп, но один признак заставил всех насторожиться: как только мы уехали на Вильгельмштрассе, связь посольства с внешним миром была прервана - ни один телефон не работал…

В 6 часов утра по московскому времени мы включили приемник, ожидая, что скажет Москва. Но все наши станции передали сперва урок гимнастики, затем пионерскую зорьку и, наконец, последние известия, начинавшиеся, как обычно, вестями с полей и сообщениями о достижениях передовиков труда. С тревогой думалось: неужели в Москве не знали, что уже несколько часов как началась война? А может быть, действия на границе расценены как пограничные стычки, хотя и более широкие по масштабу, чем те, какие происходили на протяжении последних недель?..

Поскольку телефонная связь не восстанавливалась и позвонить в Москву не удавалось, было решено отправить телеграфом сообщение о разговоре с Риббентропом. Шифрованную депешу поручили отвезти на главный почтамт вице-консулу Фомину на посольской машине с дипломатическим номером. Это был наш громоздкий «ЗИС-101», который обычно использовался для поездок на официальные приемы. Машина выехала из ворот, но через 15 минут Фомин возвратился пешком один. Ему удалось вернуться лишь благодаря тому, что при нем была дипломатическая карточка. Их остановил какой-то патруль. Шофер и машина были взяты под арест.

В гараже посольства, помимо «зисов» и «эмок», был желтый малолитражный автомобиль «Опель-Олимпия». Решили воспользоваться им, чтобы, не привлекая внимания, добраться до почтамта и отправить телеграмму. Эту маленькую операцию разработали заранее. После того как я сел за руль, ворота распахнулись, и юркий «опель» на полном ходу выскочил на улицу. Быстро оглянувшись, я вздохнул с облегчением: у здания посольства не было ни одной машины, а пешие эсэсовцы растерянно глядели мне вслед.

Телеграмму сразу сдать не удалось. На главном берлинском почтамте все служащие стояли у репродуктора, откуда доносились истерические выкрики Геббельса. Он говорил о том, что большевики готовили немцам удар в спину, а фюрер, решив двинуть войска на Советский Союз, тем самым спас германскую нацию.

Я подозвал одного из чиновников и передал ему телеграмму. Посмотрев на адрес он воскликнул:

Да вы что, в Москву? Разве вы не слышали, что делается?..

Не вдаваясь в дискуссию, я попросил принять телеграмму и выписать квитанцию. Вернувшись в Москву, мы узнали, что эта телеграмма так и не была доставлена по назначению…

Когда, возвращаясь с почтамта, я повернул с Фридрихштрассе на Унтер ден Линден, то увидел, что около подъезда посольства стоят четыре машины защитного цвета. По-видимому, эсэсовцы уже сделали вывод из своей оплошности.

В посольстве на втором этаже несколько человек по-прежнему стояли у приемника. Но московское радио ни словом не упоминало о случившемся. Спустившись вниз, я увидел из окна кабинета, как по тротуару пробегают мальчишки, размахивая экстренными выпусками газет. Я вышел за ворота и, остановив одного из них, купил несколько изданий. Там уже были напечатаны первые фотографии с фронта: с болью в сердце мы разглядывали наших советских бойцов - раненых, убитых… В сводке германского командования сообщалось, что ночью немецкие самолеты бомбили Могилев, Львов, Ровно, Гродно и другие города. Было видно, что гитлеровская пропаганда пытается создать впечатление, будто война эта будет короткой прогулкой…

Снова и снова подходим к радиоприемнику. Оттуда по-прежнему доносится народная музыка и марши. Только в 12 часов по московскому времени мы услышали заявление Советского правительства:

Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну… Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами.

«…Победа будет за нами… Наше дело правое…» Эти слова доносились с далекой Родины к нам, оказавшимся в самом логове врага.

«Ночь в музее: секрет гробницы» / Night at the Museum: Secret of the Tomb Другое название: «Ночь в музее – 3» / Night at the Museum 3 Режиссёр: Шон ЛевиСценаристы: Давид Гийон, Майкл Ханделман, Марк Фридман, Томас Леннон, Бен ГарантОператор: Гильермо НаварроКомпозитор: Алан СилвестриХудожник: Мартин

Ночь и смерть. Ночь и любовь В стихотворении «Зверинец» (1916), посвященном войне, охватившей Европу, поэт пишет о битве, в которую вступили народы в начале XX столетия - «в начале оскорбленной эры». Стихотворение это перекликается с державинской одой «На взятие Измаила», где

НОЧЬ Днем не страшно. Днем - светло. Все как было: жизнь идет. Есть ли в ней добро и зло Или нет добра и зла - Тот же ритм и тот же ход. Скрип колес и плеск весла, Тяжкий шум грузовика, Мир не умер, не исчез: Та же ласка ветерка, Так же сини небеса, Хоть лишенные чудес… Нет лишь

XIV. Ночь В камере было промозгло и холодно. С высокого замерзшего окна текло, и асфальтовый пол был мокрый, как после дождя. Соломенный тюфяк на железной койке был невероятно грязный и сырой. Скрепя сердце, я постелила постель и, не раздеваясь, легла под пальто, стремясь

Ночь Филимонов со средствами усиления давно оторвался от нашего батальона в направлении Иванково.Батальон, меся грязь, шагал по проселку. Позади чернели купола церквей, башни колоколен. Вскоре их затянула мгла. Усилился ветер. Но дождь стал утихать.Не слышно было рокота

От субботы, 16 июня, до пятницы, 22 июня 1945 года. Ничего больше значительного. И я ничего больше не запишу, время проходит. Была суббота около 5 часов пополудни, когда зазвонили снаружи. «Вдова», - я подумала. А это оказался Герд, в штатском платье, коричневого цвета, волосы еще

«Тихая ночь, святая ночь» Но это была воздушная тревога. Налет американских самолетов. Погасли освещенные полосы, прожекторы на сторожевых башнях, фонари на дорогах, лампочки во всех помещениях, фары автомобилей. Я понял, что обесточена и колючая проволока, которой был

ПИСЬМО ВТОРОЕ 19 июня, ночь Вы освобождаете во мне мою женскую суть, мое самое темное и наиболее внутреннее существо. Но от этого я не менее ясновидяща. Вся моя зрячесть обратной стороной имеет - ослепление.Мой нежный (тот, кто меня делает…), всей моей неразделимой

Ночь на 22 июня Субботний день 21 июня прошел почти так же, как и предыдущие, полный тревожных сигналов с флотов. Перед выходным мы обычно прекращали работу раньше, но в тот вечер на душе было неспокойно, и я позвонил домой:– Меня не ждите, задержусь.Вера Николаевна, моя жена,

8 июня - 14 июня 1979 года Сегодня утром мы отстыковывали «Прогресс-6», а вечером приняли к этому же причалу беспилотный корабль «Союз-34». Необходимость в «Союзе-34» обусловливалась двумя причинами. Первая заключалась в том, что у корабля «Союз-32», на котором мы прилетели